class="p1">– Ну да. Я раньше никогда не задумывался о том, почему я поступаю так или иначе, просто делал. Но сейчас… Меня, знаете… мучает один вопрос: а что, если я в реальности действительно никого не люблю?
– Ты и…
Я попытался понять, что именно за чувство сейчас родилось у меня в груди и завладело моей душой. Оно казалось мне карим, терпким, глубоким, но я не мог дать ему одно из каких-то заранее заготовленных имен вроде грусти или радости. Скорее, оно походило на ощущение длинной дороги, когда свет бесконечной вереницы фонарей отражается в окнах трамвая, по очереди приближаясь, освещая их и уходя в небытие, когда ты чувствуешь, что вокруг разворачивается твоя история, что ты – словно герой повествования или пьесы, застыл в задумчивости, пока оркестр сообщает зрителям правильное настроение музыкой. И ты понимаешь, что твоя роль и твое долженствование сейчас, что само твое место – оставаться недвижным в вагоне, скользящем сквозь снег, смотреть за окно и чувствовать, что повествование твоей жизни, как янтарные пятна фонарного света, проносится мимо тебя в особенном ритме замершего времени.
Я очнулся от мыслей и договорил:
– Мой мальчик, ты не обязан кого-то любить. В мире вообще нет чувств, которые ты, или я, или кто-то другой обязан испытывать, и, Сотворитель свидетель, пойми: обязанности чувствовать не существует. Ты не можешь обещать любить, или презирать, или гневаться всю свою жизнь. Ведь чувства всегда возникают и исчезают помимо наших желаний. Главное – отдавать себе отчет, что́ именно и к кому ты испытываешь, чтобы не обманывать того, другого, чтобы никто и никогда не сломал своей жизни из-за того, что ты назвал любовью простое желание помочь.
– Мне кажется, – иронично отметил Дейран, оторвавшись от перил и приблизившись ко мне, – что вы неравнодушны к Эйде, с романтической стороны.
И, ну что же, он не ошибся. Я посмотрел на то, как Кейрра делает неуверенные, буквально сантиметровые шаги в сторону ободряющего ее Эйхнара, пока Эйдераанн отдыхает после тренировки, прогуливаясь по стадионной дорожке.
– Ну… это такое… мимолетное чувство, ближе к яркому очарованию, в нем нет глубины… Оно, дай ему пару недель, пропадет без всякого следа, я даже не хочу на нем задерживаться. Жалко, конечно, что ты никак не хочешь посмотреть выше ее ног, но знаешь, – цокнул я языком, положив грустно на лапы голову, – в любви есть такая подлость: ты постоянно любишь не тех и не так, как тебе этого хочется.
Мы все меняемся. И это часть жизни. Жизнь изменчива, как изменчив в действительности чай. Я часто упоминал, что чайный дракончик находится в чайнике или чашке затем, чтобы вкус чая оставался неизменным на протяжении всего вечера, но, на самом деле, это не так. Далеко не так. Глубоко не так. Насыщенно – не так.
Чайный дракончик остается внутри чайника или чашки для того, чтобы чай изменялся синхронно тому, как во время чаепития изменяетесь вы сами: мы немного корректируем и температуру, и насыщенность в зависимости от того, как идет беседа, какое настроение у гостей, как быстро или как медленно чай пьется. И именно из-за этого выверенного изменения всем кажется, что дракончики поддерживают чай таким же, каким его заварили.
Но жизнь такова, что нас меняет каждое чаепитие. Нас меняет все: каждый порыв ветра, каждый блик латунных листьев на мерцающем снегу, каждый звонок трамвая на повороте. Шорох затворяющихся окон, взгляды, мимолетные прикосновения, день, протекший так же, как и сотни предыдущих дней, меняют нас… Нас меняет каждый глоток чая. Все это насыщает нас вкусом жизни.
Я думал об этом, пока, устроившись на ободке опустевшего заварочного чайника в пите Эйдераанн, следил за тем, как Эйхнар копается с каким-то механизмом, собранным им за эти ночь и утро.
– Что это? – спросил я у него наконец.
– Копия коленного сустава нашей красотки, – кинул он мне в ответ таким тоном, будто задал загадку.
– Завтра ждет старт с препятствиями, – пояснил Дейран, – нам нужно решить, как именно Эйдераанн побежит – налегке или в обвесах.
За стенами нашего в меру уютного обиталища шумела, словно живое море, толпа, поддерживавшая команды на дружеском корпоративном матче между двумя цехами. Мероприятие это, заявленное, как целиком увеселительное, тем не менее привлекло много зрителей, для удобства которых на трибунах даже пришлось включить отопление.
– А какая разница? – спросил я, обращаясь, скорее, к главному механику, чем к младшему.
– Разница в реакции ее травмированной ноги, – ответил мне адресат. – Наша детка попробовала провернуть один хитрый фокус с суставом. Идея бы вывела нас в лидеры, сделай все опытный механик. Но – такая беда – Эйде никто не помог. Из-за этого все и пошло не так. Исправить это можно, только заказав нужную протезную деталь, а это долго-долго, мы еле втиснемся в межсезонье. Сейчас все держится на честном слове и заплатках из мелких големов – мы их подновляем перед каждым стартом, но заплатка есть заплатка, и все ухудшается, так что сейчас нам нужно не только опередить соперников на каждом отдельном этапе дистанции, но и опередить время, с которым разрушается ее механика. Двойная гонка.
– Кьертарьярр ее не толкала, самого толчка и не требовалось, – подхватил Дейран, – она просто хотела заставить Эйдераанн сделать неоптимальное движение, и тогда, не сориентируйся Эйда так ловко, сустав мог бы полететь совсем. Интересно, как эта тварь узнала, что́ у нас за проблемы…
– Ой, да об этом все только и говорят! Поливают вас помоями на каждом углу и смеются в голос, – легко подхватил Эйхнар, отхлебнув от наводящего на меня ужас напитка, в этот раз приготовленного мной же самим. – Думаете, почему я вас нашел-то? Из-за пересудов, а пересуды услышал, потому что протрезвел, а протрезвел, потому что деньги кончились…
Его последние слова потонули в реве толпы, отметившей какое-то особо удачное событие в игре. Я видел, что Дейран вспыхнул, желая вставить какое-то замечание, но опередил его:
– Так, ну и какая разница – в обвесах бежать или нет?
– Все просто: обвесы защитят колено Эйды, но замедлят ее скорость, – ответил механик.
– Не очень понимаю, – признался я, – разве эти самые обвесы не должны увеличивать скорость бега? Это же те красивые штуки, в них еще всегда изображают бегунов на открытках и…
– Да, верно, «те красивые штуки», – согласился Эйхнар, – и они нужны, чтобы спортсмен во время взятия препятствия меньше нагружал ногу, ну и, конечно же, быстрее бежал, как без
